Дмитрий Гагуа
I.
Всю ночь - зима, всю зиму - ночь,
и нет пределов, нет границ,
хоть воспаряй, хоть падай ниц,
молчи или пророчь.
Когда бы вновь спешить волхвам
по выбоинам в мостовой,
но нет звезды и город твой
не Вифлеем - Бедлам.
И хохот разрывает рот,
и черным гноем каплет кровь,
и ветер стонет, как Иов,
всю зиму напролет.
Так вьется карнавал зимы,
звенит над вымерзшей землей.
Ах, Боже мой, хороший мой,
утешь и вразуми!
Не то беда что Ты велик,
а я по-своему упрям:
уже не жертвенник, не храм -
свечу Тебе воздвиг.
В тяжелом пламени свечи
не горний свет иных миров:
горит земля, вскипает кровь,
раскалены мечи.
Но если ведать, что творим,
как выбрать меж добром и злом?
Господь, укрой меня крылом
серебряным Своим!
Пусть там пророчествует тень
о том, что завтра быть суду,
я здесь вкруг пламени сведу
ладони вместо стен.
И вечно стынущим ветрам
класть на уста зимы печать,
и храм пылает, как свеча.
Свеча стоит, как храм.
II.
"...голоса тех богов, что верят в тебя."
Борис Гребенщиков
Наливай-ка в граненый стакан вина,
оботри рукавом свой разбитый рот.
Слышишь, чижик, опять за окном - война,
или это - весна, и пора вперед
прорывать за небо, сквозь синь и твердь.
Далеко ли лететь? Далеко, щегол.
Было б силы посметь - ледяная смерть,
отодрав от земли, зашвырнет в Шеол.
Но здесь, вне смерти и жизни вне,
меж кирпичных стен и лазури меж,
слышишь, чижик, мы здесь с тобой, как во сне,
замерзаем по пьяни в снегах надежд.
О, если бы ведать, кого спасу!
Но разжимаю кулак - а ладонь пуста.
Заратустра мычит, ковыряя в носу
гвоздиком от креста.
Наш глобус некругл, и уже вчера
земля перестала притягивать нас.
И уж если кричать, то кричи "Ура!"
In God we trust. Я - пас.
Генерал Вашингтон скомандовал "Пли!" -
что было, то было, осталась зола.
И бубновым тузом по спине легли
перебитые два крыла.
Слышишь, чижик-хранитель, который-то век?
Череда столетий прочней, чем сталь.
Ничего не помню. На веках снег,
под такой метелью уже не встать,
только ветер натужно свистит: "Айда!",
но сквозь сон понимаешь, что это - ложь,
потому что смерть - это там, куда
никого с собой не зовешь.
III.
Перелетные птахи,
пилигримы счастливой эпохи,
посланцы далеких, горячих земель.
(Облака - парусами, и ветер попутный - на север)
что торопитесь вы, повторяя канву одиссеи,
по бескрайнему небу в холодный, промозглый апрель?
Вот уже проступает из слякоти город, где мы -
толкователи снов, демиурги, адепты, пророки -
затерявшись, забывшись до вешнего вышнего срока,
холодны и бездарны, как черное солнце зимы.
Не томление духа, но просто - такая страна;
край величественных эпитафий и скудных эпистол.
Распахни же окно! Это слово к виску, словно выстрел,
словно грай воронья, вороненое слово "весна".
Перелетные птицы, небес самотканый покров
вы несете на кончиках крыльев - смиренно и вольно.
Но щебечут взахлеб воробьиные вечные войны
над густой византийской мозаикой пыльных дворов,
И опять раздается унылое пенье Камен,
и рокочет струна под костлявой рукой Кифареда,
и гремит за стеной злое эхо никчемной победы,
и осталось лишь слово. И нету иного взамен.
И ложится то слово тебе - златоуст, эпигон -
под распухший от водки язык, как медяк для Харона.
Разучи же летейскую песнь на гортанном жаргоне,
на хвастливом картавом арго зажиревших ворон!
Припаду ли устами к студеной струе забытья?
Видит Бог, мы не мертвых своих, но себя отпеваем.
Так звонят - вдалеке, за рекой - пролетая трамваи,
так спешат, чтоб вернуться к апрелю, в чужие края...
IV.
Вероятно, весна. Но об этом - потом,
ибо вслед за безумно орущим котом
мчится прочь искушенье едой и постом
по оттаявшим крышам апреля.
И оракул молчит, перебрав коньяку,
и кукушка размазана по потолку,
и в ответ на ее часовое "ку-ку" -
соловьев милицейские трели.
Впору пересчитать, протирая глаза,
аккуратности ради, кто против, кто за.
Из-за дальних морей накатила шиза,
как слеза треугольной огранки.
Так, чем выше полет, тем заманчивей пасть
в белоснежные сны, в распростертую пасть.
Тяжко жить среди гениев, знающих власть
над сердцами агентов охранки.
Не страшась ни чумы, ни тюрьмы, ни сумы,
заклинатели слов, мировые умы,
сомневаясь во всем по примеру Фомы,
огневые спрягают глаголы.
Да и сам-то я ныне - лишь эхо в горсти,
дуновение ветра, и Бог мне прости,
что в отверстые раны влагаю персты
да мурлычу под нос баркаролу.
Пусть звенит партитура по строчке луча,
что натянут сквозь дырку в замке без ключа;
смена года времен у Петра Ильича -
это, все-таки, цель, а не средство!
И уже, как в насмешку над вышним судом,
не дано различить, где твой дом, где Содом...
Так беги ж за безумно орущим котом
по извилистым улочкам детства.
* In God we trust (англ.) - мы верим в Бога |
|
