Колодец.

Всё сны, дурные сны - кругами по воде.
Скрип ворота сырой, падение в бадье
порожней по струне смолёной бечевы;
витки быстрей, быстрей - и всплеск, и лязг, увы,
зубами о стакан, о кромку пустоты,
стук медяка на дне копилки сироты.
Лови её, лови, в кулак сожми ладонь;
монетка ли, душа - твоя она, Харон!

Напиться ли теперь тебе из тех кругов,
где жизнь сомкнулась в сон, где нет иных богов -
лишь вечность, отменив не смерть, но времена,
беспамятством дарит, как тишиной, сполна?
Здесь, к ледяной воде стекая меж камней,
дыханье Данаид - клубится пар теней,
и кажется, порой, с воздетых к небу рук
срывается во тьму тяжелой каплей звук.

Слова чужих молитв, подслушанны тобой,
дробятся о закат, срастаются с судьбой,
сбываясь невпопад, сводя тебя с ума.
Какие холода! Ах да, зима... Зима,
и птицы, говорят, замёрзнув на лету,
камнями из пращи - в густую немоту
здесь падают мертвы. И ни одной звезды
ни в небе над бедой, ни в пригоршне воды.

Так чувствуешь себя разбитым стариком.
Окрестность поросла белесым тростником,
безжизненный ландшафт небросок, даже скуп,
снег сыпется шурша на мрамор белых губ.
Не помнить ничего - ты к этому привык:
по кругу - лязг, и всплеск, и скрип - как хрип, как крик.
И, рассекая миг, сон, словно боль, остёр;
осклизлый бездны край, сестёр нестройный хор.