Ольга Аникина
О, Август...
Торжество его и грусть...
В его волнах,
неистовых, горячих –
ещё совсем чуть-чуть – и захлебнусь...
А запах...
То медовый, то коньячный,
а то – лимонный,
а еще - такой
неуловимо, вожделенно женский...
...А горький запах вечного блаженства!..
...А нежный аромат травы сухой!..
Я Августом дышу,
я в нем тону...
Я болен им – до крика и до хрипа...
Я слышу весь его оркестр – от скрипок
до колокольчиков...
И ни одну
из дивных нот, звучащих для меня
я не могу, я не имею права
услышав, позабыть.
И с нынешнего дня
я Августу слагаю песнь во славу.
Без устали
среди его даров
брожу...
Я просто одержим идеей,
что прима, квинтэссенция, ядро –
могучий золотой...
Вот только где я
найду в себе возможность
воссоздать
цвет упоительный,
что царствует на грани
сознания и сна?
Он жжёт и ранит,
как всё, чем невозможно обладать.
Найти его, найти и оживить –
тот цвет, что прячется за кадмием и охрой...
Наверное, я объясняю плохо,
но знаю, ты поймёшь...
Не может быть,
чтоб этот цвет был бредом чудака...
Я чувствую его...
И он, пока
власть основных тонов неколебима,
таится на границе грёз моих
и ощутим лишь кожей, грустен, тих,
и в воздухе витает лёгким дымом...
Но разрушая тягостную власть
безликого, довлеющего цвета,
глуша его сознательно,
из ветра
и тени Жёлтого –
родится Жизнь и Страсть.
Мне кажется, что в этом весь и смысл:
забыть, какого цвета и обличья
тот иль иной предмет...
И опыта величье
за слоем слой, как будто краску, смыть,
и очутиться, чистым, как дитя,
как свежий холст, натянутый на раме,
нетронутым – пред новыми дарами,
и принимать их, будто бы шутя:
и удивляться выпуклостям форм
кувшина из необожженной глины,
и радоваться вдруг –
зеленым, длинным
мохнатым стеблям...
И прозрачный фон
вдыхать, как запах Августа, зажмурясь
от сладости и пряности его...
И в нем почувствовать
и зной, и привкус бури,
той, что бушует
где-то далеко...
... И в то мгновенье –
ощутит щека
прикосновенье нежное цветка...
Позволь мне так в душе твоей писать,
как пишут на холсте или в тетради.
Холст – лишь посредник, а не цель,
и ради него
не стоит жить и умирать...
Мне кажется, что люди и цветы
во многом схожи...
И судить о том, что
одни других важней или мудрей –
бессмысленно и неразумно...
Точно
не знаю, если бы в судьбе моей
сложилось всё иначе,
о цветах ли,
об их ли нежной бренности я мыслил,
и их ли сны я трепетно лелеял?
И эти ль огненные лепестки
я целовал бы жаркими губами?
И кистью бы жестокою своей
я б выцарапывал ли отраженье их
из собственной истерзанной души,
из темноты, из огненной геены?
И сердце мне б шептало ли:
пиши
лимонным кадмием и земляной сиеной?
Каких людей писал бы я,
когда б
я мог платить натурщикам?
Каких же?
Я раньше это знал...
Но нынче – раб
кармина, кадмия и золота –
не вижу
вокруг себя чего-нибудь еще...
Ещё живее, трепетней, нежнее
взлохмаченных цветов,
что мне предъявят счёт
на искренность...
По лепесткам слеза течет –
Платить иначе не хочу
и не умею!!!
...Не именно цветы...
Но наше тождество –
вот что меня волнует,
вот что важно.
И ты поймешь,
почувствуешь однажды
усталое, больное существо,
что притворилось солнечным цветком...
Хоть я его порывистым мазком
укрыть пытался,
выжечь цветом рыжим...
Но – непокорное, как клок волос,
что постоянно на глаза сползает,
стихийное, как сноп горящих искр,
и – резкое, надрывное, как крик,
своё навязчивое вижу отраженье,
как будто зеркало передо мной, не холст.
Не знаю, плохо или хорошо
во всех и каждой линии и краске
присутствовать страдающей, мятежной,
измученной душой...
Ведь я и сам с опаской
с недавних пор прислушиваюсь к ней.
Но что с того?
Всё горше и больней
глядеть в себя...
Поэтому – спасенье
я вижу лишь в работе. Только в ней.
но я держусь!..
Закончу этот холст,
(как – сам не знаю),
и отнесу его куда-нибудь...к сараю.
А утром снова
с духом соберусь,
пусть будет солнце,
или ливень – пусть, -
в поля пойду.
И там нарву охапку
подсолнухов...
У солнца в жаркой схватке
их отвоюю, и пока к себе
я буду их нести – зайдётся сердце...
И их бесхитростное, доброе соседство
спасёт меня от боли и от бед.
|
|
