Старый принц

                  Александр Галич

Карусель городов и гостиниц, 
Запах грима и пыль париков... 
Я кружу, как подбитый эсминец 
Далеко от родных берегов. 

Чья-то мина сработала чисто, 
И, должно быть, впервые всерьез 
В дервенеющих пальцах радиста 
Дребезжит безнадежное "SOS". 

Видно, старость - жестокий гостинец, 
Не повесишь на гвоздь, как пальто. 
Я тону, пораженный эсминец, 
Но об этом не знает никто! 

Где-то слушают чьи-то приказы, 
И на стенах анонсов мазня, 
И стоят терпеливо у кассы 
Те, кто все еще верят в меня. 

Сколько было дорог и отелей, 
И постелей, и мерзких простынь, 
Сколько я разномастных Офелий 
Навсегда отослал в монастырь! 

Вот - придворные пятятся задом, 
Сыпят пудру с фальшивых седин. 
Вот - уходят статисты, - и с залом 
Остаюсь я один на один. 

Я один! И пустые подмостки. 
Мне судьбу этой драмы решать... 
И уже на галерке подростки 
Забывают на время дышать. 

Цепенея от старческой астмы, 
Я стою в перекрестье огня. 
Захудалые, вялые астры 
Ждут в актерской уборной меня. 

Много было их, нежных и сирых, 
Знавших славу мою и позор. 
Я стою и собраться не в силах, 
Я не слышу, что шепчет суфлер. 

Но в насмешку над немощным телом 
Вдруг по коже волненья озноб. 
Снова слово становится делом 
И грозит потрясеньем основ. 

И уже не по тексту Шекспира 
(Я и помнить его не хочу), - 
Гражданин полоумного мира, 
Я одними губами кричу: 

- РАСПАЛАСЬ СВЯЗЬ ВРЕМЕН!.. 

И морозец, морозец по коже, 
И дрожит занесенный кулак, 
И шипят возмущенные ложи: 
- Он наврал, у Шекспира не так! 

Но галерка простит оговорки, 
Сопричастна греху моему... 
А в эсминце трещат переборки, 
И волна накрывает корму. 

26 января 1972