Александр Колупаев
Мне один и тот же сон
сновиденья гадит, -
в пику или в унисон
впечатленьям за день.
Сон приходит на заре
в редком птичьем пенье,
ещё брезжит вдалеке
мутный час прозренья.
Беззаботная душа
ещё в кущах бродит,
мысли спят - и сны спешат,
из коры выходят...
До того навязчив сон,
до того назойлив, -
словно слышанный шансон
иль рекламный ролик.
Вижу райские поля
да молочны реки,
усмехаясь, упыря
расставляют сети.
А кругом костры горят,
юные русалки,
черти их боготворят, -
возят на каталке.
Голубого камня храм,
зад в ажурной раме,
свечи, речи, чей-то храп,
а вокруг охрана.
К раме лезут все подряд
и, крестясь, отходят,
непонятно говорят
и на цырлах ходят.
Тут выскакивает поп, -
рожа, как рогожа,
мажет пастве сажей лоб,
рвёт с себя одёжу...
И под высвист и хлопки
пляшут и хохочут,
и хватают за лобки
всех, кого зохочут.
А потом гуртом за стол,
жрут и сквернословят,
ковыряют разносол:
то с икрой, то с кровью.
И над пиром на метле
ведьма залетала
и канканом на столе
заинтриговала.
И насилуют детей
прямо на амвоне
на глазах их матерей
и от страсти стонут.
Я мечусь в проклятом сне,
чую - задыхаюсь,
но сдавило веки мне,
и не просыпаюсь.
Свиньи выкатили трон,
хоровод заводят,
и рыдает саксофон,
и могилу роют.
А в гробу лежит живой
некто неизвестный,
как цветочек полевой
скромный да прелестный.
И монахиня над ним
встала и запела
матершинный, страшный гимн,
а толпа подпела.
И вонзили вдруг ножи
в юношу кликуши
и кромсали на гужи
вырванную душу.
И играли, веселясь,
на помойке дети,
целясь камнем точно в глаз
пьяному калеке...
Как под душем побывал,
встал я утром потный.
Покурил, помозговал
да к врачу потопал.
И меня всего трясло, -
не с похмелья, - трезвый,
и не глянул на табло:
по каким болезням?
С сигаретой врач сидит,
рядом санитары.
"На ловца и зверь бежит, -
что случилось, парень?"
Ну, я им и рассказал
сон мой беспокойный,
врач немного помолчал
и сказал: "Прикольно.
Установлено, что сны -
отраженье жизни;
чем светлее наши дни,
тем и сны завидней.
И бывает в руку он -
это значит - вещий.
А тебе всё время - в тон,
лишь один - зловещий?
Вот что, батенька, скажу
(по глазам ведь вижу) -
смотришь, отходя ко сну,
чёртов телевизор.
Там икнули про народ, -
ты и прослезился,
открываешь шире рот,
на полу садишься.
Умиления слеза
сменится обидой, -
что глядят тебе в глаза
и в упор не видят.
Ты блохою от реклам
скачешь по каналам,
но кругом один бедлам,
светлого так мало.
Всюду пьют на брудершафт
бяки да маньяки,
и ты смотришь, не дыша,
ужасы и драки.
Вот и лезут в мозг тебе
глюки Голливуда, -
позаботься о себе -
выруби паскуду.
Сам себя хоть пожалей,
не трави ты душу:
лучше граммов сто налей,
музыку послушай.
Или книжку почитай, -
классиков забыли -
и, читая, отличай
вечное от пыли.
А по ящику гляди,
что душе приятно:
хоть "Спокойно, малыши",
"Смак" и "Наши грядки".
Утром слюни подберёшь,
да и за работу.
Среди ночи - не орёшь,
дышишь беззаботно.
Нам технический прогресс
преподносит стрессы.
И учти, что главный бес -
в телеке и прессе.
Ты смотри не в ширь, а в глубь,
не перед собою,
и учись чему-нибудь,
кроме мордобоя.
Вот Володя - санитар -
он давно всё понял:
заниматься йогой стал,
стройный и спокойный.
И хоть дышит через раз,
также голодает,
но ни стрессов или дрязг
лет уж пять не знает.
Я считаю: ты здоров,
но дурной мужчина.
Позабудь про докторов -
отключи причину.
А касаясь тех вещей,
что помимо кадра, -
тут я, брат, не чародей, -
тут не те лекарства.
И снотворное тебе
не поможет явно,
и от всех от наших бед -
только валерьянка".
апрель 1998 |
