Александр Замогильнов
Памяти Александра Галича
Я румяный с пылу с жару колобок.
Подходи ко мне, затурканный едок,
ведь до самых до окраин от Москвы
не едал ты слаще репы и морквы.
У меня интеллигентский зарок:
лезти в горло, извините, поперёк.
Не запить меня "Самтрест"-коньяком -
всё равно превращаюсь я в ком...
И висит над Россией луна,
большевизмом воспалена.
Всё же к стенке вести карасей
при луне веселей, веселей...
Извини, непритязательный едок,
с подоконника я прыгну за порог,
покачусь, как вольный цыган, по Руси.
Если песен захотел - за мной труси.
От сумы и от тюрьмы я ушёл,
от отца народов. Чем не хорошо?!
Вот такой уродился я хват,
балагур и, конечно, пархат...
А над Бабьим над яром луна
так бесстыже заголена.
Отражается в ней скорбный брег,
плечи юные Ханн и Ревекк...
Беззаботно я качусь по тропе -
и с размаху прямо в дверь ССП.
Ах, московские письменники-грачи,
заклюёте мать родную за харчи!
Вон маститый наш коллега-браток
с аппетитом разевает роток.
Но не брошу ему честь на весы -
только, знать, не уйти от лисы...
И висит вместо люстры луна.
Мать честная, нажравшись она!
Поласкала плешивую рать
и свалилась в президиум спать...
Разжужжался наш писательский цех, -
сколько яду, прямо - муха це-це!
Всё у вас, кричит, не как у людей!
Иудей, опять к тому ж, иудей!
Мол, не будет для державы потерь -
указал холёной ручкой на дверь...
Не исход, помилуй Бог, не исход.
Не в расход, и то сказать, не в расход...
И висит над Парижем луна,
сионизмом - и то не больна.
Будем живы - была не была -
даже в Сент-Женевьев де Буа...
А в России разливается гудёжь,
где - падёжь, а где - долбёжь, а где - правёжь.
По сусекам там гебисты метут
и скребут колобки на еду.
"Так, ручей, ты говоришь, чей ты, чей?
Из каких таких снегов и лучей?
Докажи, милок, что в доску ты наш!
Пусть не жид, но документ покажь!"
И висит над Москвою луна.
Боже мой, чем она не больна!
И начальством не разрешена,
как "Матросская тишина"...
1991 |
