Александр Зевелев
В Петропавловскую крепость к Трубецкому равелину
я с портвейном "Три Семерки" на трамвае прикачу.
Поплюю в сырое небо, почешу о камни спину,
извлеку портвейн из сумки и закрутку откручу.
Я куплю те "Три Семерки" у Таврического сада.
Провезу их через город – восемьсот янтарных грамм...
Афродиты и атланты будут пялиться с фасадов
будут клянчить по глоточку... Ни фига я им не дам!
Говорил мне друг мой Боря, что на этом самом месте
Александр Сергеич Пушкин пил из горлышка Монтре,
а один из декабристов (я не помню – вроде, Пестель)
исключительно нажрался в том далеком декабре.
С той поры на этом главном алкогольном перекреске
распивали что попало толпы фрейлин и актрис,
камергеры и поэты, ветераны и подростки...
Ленин с Троцким, Кушнер с Бродским...
а еще мой друг Борис.
Боря, Боря, где ж ты, Боря? Нет, серьезно – где ты, Боря?
Почему тебя здесь нету, чтоб с портвейном мне помочь?
В Калифорнии далекой ты один сидишь у моря
(ну, не моря – океана) и лакаешь "виски-скотч"
А в твоем родимом граде – тут такая першпектива!
От Ростральных до Растрелли, от Сената до "Крестов" –
поллитровки и чекушки из-под водки, из-под пива
выплывают горделиво под решетками мостов!..
Извлеку из сумки воблу. Постучу по равелину.
И вонзюсь в нее зубами после сотого глотка.
И под воблу врежу залпом всю вторую половину...
И швырну свою "ноль-восемь"! Пусть несет ее река!
Через Балтику к Гольфстриму – путь не легкий,
путь не близкий –
через Баренцево море, через Берингов пролив –
прямо под ноги Борису, что сидит, лакает виски
на причале Сан-Франциско, из Союза отвалив.
26 марта 1996 |
