Александр Городницкий
Для чего храню на антресолях
Патефон с затупленной иглою
И пластинок довоенных пачку?
Всё равно я слушать их не буду.
Все они, согласно этикеткам,
Сделаны Апрелевским заводом.
Тот завод давно уже закрылся,
Но своим мне памятен названьем,
Так же, как и Баковский, наверно.
Я пытался как-то на досуге
Оживить его стальную душу
И крутил весьма усердно ручку,
Чтобы завести его. Когда-то
Заводили так автомобили.
Но пружина, видимо, ослабла,
А чинить никто и не берётся.
Впрочем, мне достаточно названий
Песенок на выцветших конвертах, -
Перечту - и снова зазвучали.
Сорок пятый. Лето. Чернолучье -
Пионерский лагерь возле Омска,
И песчаный пляж на диком бреге
Иртыша. И первая любовь,
А, скорее, первая влюбленность.
Мне двенадцать, ей - едва за десять,
И зовут, конечно же, Татьяной.
Поцелуи? Боже упаси! -
Только разговоры или вздохи.
Лето сорок пятого, а значит,
В Ленинград мне скоро возвращаться,
Ей же - в Белоруссию. И письма
Шли шесть лет из Бреста в Ленинград
И обратно. Каждый адресат
Уверял другого в вечной дружбе,
Что с годами перейдет, быть может...
Помню, классе, кажется, в девятом,
Получил в письме я фотоснимок:
На крыльце сидит она. Коса
За плечо закинута, и грудь
Проступает явственно под блузкой.
Бешено заколотилось сердце,
И во рту внезапно пересохло.
Через пару лет она и вправду
Прикатила в Питер и учится
Поступила в университет
На истфак. Вот тут бы и расцвесть
Вновь эпистолярному роману!
Но её тогда я познакомил
Со своим приятелем случайно.
Был я - первокурсник желторотый, -
Он уже заканчивал второй,
И носил горняцкую фуражку
С узким козырьком "А-ля Нахимов"
И высокой бархатною тульею,
Чёрного же бархата погоны
С золочёным вензелем литым
И изящной синей окантовкой.
Надевал он тёмные очки
И, общественной согласно мерке,
Приобрёл мужской изрядный опыт,
Так как регулярно посещал
"Мраморный" - весьма известный зал
Танцевальный в Кировском ДК,
Где происходили, то и дело,
Громкие разборки из-за женщин
Между горняками (общежитье
Наше было рядом - Малый сорок)
И курсантами морских училищ,
Чаще с преимуществом последних,
В те поры ходивших с палашами.
Мой же опыт равен был нулю.
В этом месте можно ставить точку,
Потому, что старая пластинка,
С хрипотцой утёсовской лукавой,
Мне некстати вдруг напоминает, -
У меня есть сердце, а у сердца -
Песня, а у этой песни - тайна.
Тайна же - достойна умолчанья,
Да и патефон ведь неисправен.
1997 |
