Александр Быстрицкий
Дорогой мой, мой милый Отелло!
Что ж ни ты, ни жена мне не пишешь?
Не могу я понять, в чем же дело?
Завели Вы, наверно, детишек?
Я надеюсь у Вас все в порядке.
Год назад я послал Вам, тоскуя,
С верным Яго для Оти перчатки,
А жене - миллион поцелуев.
Как теперь Вам живется на свете?
А вот в Англии стало не страшно.
Так мне кум написал, Ричард-III,
Лишь ворча про племянников в башне.
Я ему отписал важный принцип, -
Не судил чтоб мальчишек сурово,
Дети все ж, хоть наследные принцы,
Важно, чтоб были живы, здоровы.
Опадает листва с белых вишен,
И уснуть меня тянет навеки,
Из Вероны мне что-то не пишет
Мой приятель Ромео Монтекки.
Может выпил какой-то отравы,
Иль погиб в схватке пьяной, дуэльной,
Там, в Италии, дикие нравы,
Иль влюбился, так то ж не смертельно.
Был тут призрак, не знаю откуда,
Ему яд кто-то в ухо накапал.
Ныл про это полночи, - зануда,
Чем напомнил покойного папу.
Рассказал маме, - мама, голубка,
Стала вдруг себя чувствовать скверно,
Влил вино ей из своего кубка,
Но не спас, было поздно, наверно.
И теперь я в удачи не верю,
Я, видать, у несчастья в полоне,
Полоснул вот вчера по портьере,
Ну а там зять любимый, Полоний.
Вот дурашка, нашел себе место,
Дочь над ним до утра прорыдала,
Ах, Офелия! Нимфа, невеста,
Вон ушла искупаться на скалы.
Я теперь с философией в ссоре,
Врут философы, - знаю теперь я.
Быть, не быть? - так твердил шут мой, Йорик,
Я недавно нашел его череп.
Вот сижу здесь, мараю бумагу,
Через час во дворце состязанье,
Накую наконечник на шпагу,
Не дай Бог, вдруг кого-то пораню.
Сам пишу, а писец мой, Шапиро,
Съехал в Лондон, пройдоха продажный,
Сменил имя, зовется Шекспиром,
Ну и Бог с ним, писал он неважно.
Я прощаюсь, но следующим летом
Отдохнем от предательств и крови
В старом замке у лорда Макбета,
Его леди прекрасно готовит.
1998, Лос-Анджелес |
