Дмитрий Воронков
Ветер ветви склонял, обнажая у листьев изнанки,
как подол, задирал на упрямых деревьях листву,
створки ржавых дверей грохотали, как люками танки,
угрожающие покорить в одночасье Москву.
Мне знакомый синоптик сказал - это смена давленья,
от давленья, мол, бешеный ветер буянит всю ночь,
по секрету добавил, что сменится в ночь поколенье,
в отделенье родильное нынче отправили дочь.
И за это мы с ним посидели и выпили водки,
и хотя разговор он оставить просил тет-а-тет,
что скрывать от друзей, ведь с синоптиком мы одногодки,
значит, как ни печально, я тоже почти уже дед.
Нынче птицы молчат, я забыл уже, как они пели,
это было давно и не здесь, а теперь до зари,
ветер будет качать фонари, как детей в колыбели,
словно детские люльки качать над Москвой фонари.
Я забыл то, что мне непременно запомнить хотелось,
цвет, и голоса звук, неразборчивый издалека,
и живое тепло беззащитного детского тела,
терпкий запах пеленок и приторный вкус молока.
А теперь и в Москве никуда нам не скрыться от ветра,
обещали унять его многие, да не смогли,
разве что на участке кладбищенском два на полметра,
под деревьями, ветром склоняемыми до земли.
Но по этой причине слезой щи не стану солить я,
что тут сделаешь, если, расколотая пополам,
рвется к нам вечно неутоленная тяга соитья,
листьев к ветру, и ветра к прикрытым листвою стволам.
Он их гладил, уламывал, звал полежать на Полянке,
в Теплом Стане их брал на излом и бросал на траву,
ветер ветви склонял, обнажая у листьев изнанки,
как подол, задирая на кронах деревьев листву. |
