Дмитрий Воронков
Беспокоясь за нравственность, думая, как бы чем
не задеть целомудрия посторонних
я любил тебя здесь, на заброшенном кладбище,
где давно уже никого не хоронят.
Оголенные корни корявого тополя,
лет пятнадцать не слышали марша Шопена,
мы сюда неприметную тропку протопали,
превращая могилу в постель постепенно.
Это было не более предосудительно,
чем, с годами теряя желанье и силу,
исполнять назначенье воспроизводителей
постепенно постель превращая в могилу.
Было нам наплевать, что крестов понаставили,
полумесяцев, плит со звездою Давида,
мы здесь были, не чтобы читать эпитафии
и скорбеть не хотелось нам даже для вида.
Нам весь мир представлялся огромною спальнею,
и нелепым казался условностей панцирь,
мы легли, где стояли, а не специально
вычисляли, на ком бы еще отоспаться.
Отворялись зазывно скрипучие створки,
приглашая в оградки, на мягкие листья,
их стелили для нас безымянные Йорики,
извиняя презрение к рамкам приличия.
Ночью звезды давали достаточно света,
даже если вокруг было сыро и хмуро,
свод небес нам светил через кружево веток
словно жаркое тело сквозь сетку гипюра.
Ветер кроны ласкал, задевая легонько,
шепот листьев пугал бесшабашных паяцев,
и они стороной обходили покойников -
атеисты покойников тоже боятся.
Застилая рубашкой расползшийся холмик
под трухлявым крестом с полустертой табличкой,
я не думал, что гостеприимный покойник
возмутится картинкой живой неприличной.
Может, был он ханжою, а может, напротив
был, порою, не против побегать по бабам -
все равно, индивидуум, лишившийся плоти
должен быть снисходителен к плотским забавам.
Как ни странно, но именно здесь, на погосте
забывали мы боли, обиды и страхи,
мы, похоже, тут были желанные гости,
ибо нас не боялись бомжи и собаки.
Как нечасто в последствие нам доводилось
так отчаянно жить в половом отношеньи,
нам природа являла бесплатную милость,
как глоток коньяка перед петлей на шею.
Те безумные ночи среди обелисков
навсегда отгорожены жизнью иною,
только, все-таки жаль, что мы и были так близко,
а я так и не знаю, кто был подо мною.
Беспокоясь за нравственность, думая, как бы чем
не задеть целомудрия посторонних
я любил тебя на заброшенном кладбище,
где давно уже никого не хоронят. |